Н. Г. Григорьян

 

ПРОТИВОСТОЯНИЕ СИСТЕМЕ. К ОЦЕНКЕ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПОЗИЦИИ И.П.ПАВЛОВА

 

© Н.Г.Григорьян

 

В огромной литературе об Иване Петровиче Павлове (1849-1936) нет ни одной статьи, посвященной анализу его социально-политических взглядов. Можно говорить по крайней мере о двух ос­новных причинах отсутствия таких работ. Первая заключается в недостаточности докумен­тальных источников. Архивные материалы, содержащие ценные факты о социально-полити­ческих взглядах Павлова, до 1989 г. были абсолютно недоступны исследователям и оставались в спецхране АН СССР (Ленинградское отделение) под замком. И только благодаря гласности в 1989 г. сразу появилось не­сколько публикаций по интересую­щему нас вопросу (1). Ценность последних публикаций заключается для нас прежде всего в том, что, наконец, мы впервые имеем возможность судить о социально-полити­ческих взглядах Павлова на основе первоисточ­ников, а не слухов, легенд, воспоминаний, в которых зачастую желаемое выда­валось за действительное. В этом отношении характерна уверен­ность Э.А.Асратяна в том, что "очень скоро у великого ученого... разлетелись как дым все его прежние сомнения в успехе соци­ализма в нашей стране, и он со свойственной ему прямотой всецело стал горячим сторонником и трибуном нашей новой жизни" (2). Другая причина заключается в идеологическом единомыс­лии, со­гласно которому Павлов из яростного противника Великой Октябрь­ской социалисти­ческой револю­ции эволюциони­ровал в ее созна­тельного приверженца.

1935 год явился своеобразным рубежом в оценке полити­ческих взглядов Павлова. На приеме правительством делегатов XV Между­народного физиологи­ческого конгресса в Большом Кремлевском дворце 17 августа 1935 г. Павлов в своей речи говорил об "исключительно благоприятном положении науки в... отечестве. Сложившиеся отношения между государст­венной властью и наукой таковы, – продолжил Павлов, – что мы, руководители научных учреж­дений находимся прямо в тревоге и беспокойстве по поводу того, будем ли мы в состоянии оправдать все те средства, которые нам представляет правитель­ство... Я страстно желаю жить, чтобы увидеть победное... завершение этого истори­ческого социаль­ного экспери­мента" (3). Казалось бы все ясно и нет оснований ворошить прошлое. В вопросах, касающихся социальных проблем, все выска­занное Павловым, "отличав­шееся резкостью инако­мыслия, уже давно забылось", – писал ПЛ.Капица в 1980 г (4). Между тем, публи­кации 1989 г. выявили никогда не утихающий, с новой силой обострив­шийся интерес к социально-полити­ческим взглядам Пав­лова. Сегодня очевидно, что это вовсе не забытый, а совершенно не изученный и не освещенный вопрос. Социально-полити­ческий взгляды Павлова в настоящих условиях, когда наше общество переживает мучительное и критическое переосмыс­ление прошлого, приобретают особенный интерес.

Отношение Павлова к революциям. Павлов был крупной общест­венной фигурой и всегда, особенно в трудные, решающие для родины дни, страстно переживал все события, остро реагировал на них. "Хотя я специалист, но живу общими впечатле­ниями жизни, с ними считаюсь, их перерабатываю и на них реагирую... Вопрос стоит так: быть или не быть Родине" – говорил Павлов своим слу­шателям Военно-медицин­ской академии в Петрограде в 1923 г. Он принимал активное участие в жизни тех учреждений, в которых ра­ботал. Так, он был одним из активных сторонников автономии вы­сшей школы, за выборное начало, строгое проведение выборов и тщательный отбор научных и преподавательских работников. За неукосни­тельное выполнение этих принципов он выступал на заседа­ниях Военно-медицин­ской академии, за что имел большие и резкие столкновения с началь­ником академии, известным патологом В.В.Пашутиным. Активно противостоял Павлов бюрократи­ческим методам управления наукой. Он считал своим долгом организовать здоровое общественное мнение в тех случаях, когда в жизни страны происходили существенные, определя­ющие события. Активность полити­ческого настроения Павлова возрастала особенно в такие пери­оды. И.П.Павлов внимательно, с не ослабевающим интересом сле­дил за ходом русско-японской войны, до мельчайших подробностей знал, что происходит на фронте. Его гнев и разочаро­вание были на­столько велики, что он сказал: "Только революция может помочь теперь; с этим гнилым самодержа­вием нужно кончать. Люди, кото­рые довели страну до такого позора, не могут оставаться у власти" (5). В период первой русской революции Павлов включается в полити­ческую работу, посещает кружки, собрания профессоров, кото­рые собирались в Биологи­ческой лаборатории Лесгафта, в Академии наук. Он подписывает протесты против политики государства в об­ласти науки и образования; вместе с другими подает правитель­ству петицию с требованием изменения существую­щего строя, введения конститу­ции, всеобщего равного прямого и тайного голосо­вания.

Сильно переживая первую империалисти­ческую войну, Павлов в одном из писем этого времени, 23 декабря 1914 года писал, что судьбы "человеческой жизни, челове­ческой культуры" его зани­мают "покрепче условных рефлек­сов" (6).

Февральскую буржуазно-демократическую революцию Павлов встретил восторженно, с большими надеждами. Во "Введении" "20 летнего опыта" Февральскую револю­цию Павлов назвал своей, "нашей революцией" (7). Настроение Павлова в этот период хо­рошо отражено в его выступ­лении на организацион­ном собрании общества "Свободная ассоциация для развития и распростра­нения наук" 28 марта 1917 г. в Петроградском женском медицинском ин­ституте. В неизбежной конкуренции народов – в военной, экономи­ческой, культурной и других областях, – говорил Павлов, – государ­ственную и национальную индивидуальность можно отстоять лишь опираясь на науку, понимая "первенствую­щую" ее роль в челове­ческой жизни. Неблагопо­лучное положение России в первой империали­сти­ческой войне Павлов объяснял научной отсталостью страны. Надежды на лучшее будущее Павлов связывал с "трепетным периодом освобож­дения", который переживала Россия после Февраль­ской револю­ции. "Сейчас же, неотложно всем нам нужно, – говорил Павлов, – быть проник­нутым беспрестанным созна­нием, что после того, как рухнуло – и так легко совершенно прогнившее здание старого государст­венного порядка, на всех нас легко подавля­ющая своею грандиоз­ностью, даже устрашающая, задача – заложить правильные, безошибочные основы нового здания справедливой, счастливой и сильной России" (8). При новом строе русской жизни ученые должны быть поглощены мыслями об улучшении науки и образования. Царское правитель­ство, всеми силами утверждая принцип самодержавия, боялось всех видов образования, чинило препятствия и всячески мешало просвещению народа. В связи с этим Павлов любил вспоминать классическую по цинизму фразу Победоносцева, сказанную русскому издателю, просившему о широком распростра­нении среди народа книг, поясняющих текст церковно-славянских книг: "Нам именно понимания и не нужно, нам нужен только благоговейный страх" (8). Павлов говорил о том, что при царской власти насильственно ограничи­вались возможности людей в получении образования; средства на науку оставались скудными и никогда не были заботой государства, выдающиеся деятели науки "много раз с легким сердцем приносились в жертву жестокому режиму", съезды и собрания ученых отменялись по политическим мотивам. Радикальное улучшение положения в науке и образовании Павлов связывал с демократи­зацией общества. Благодаря уничтожению сословных перегородок "каждому выдающе­муся уму из народа, – говорил Павлов, – будет дана возмож­ность приобщаться к науке. Русская наука получит новый и огромный источник – и только тогда, говорил Павлов, – "можно будет точно подсчитать производитель­ность русского народа в области науки" (8). Говоря о неотложности организа­ции новых институтов – учебных и научно-исследователь­ских, Павлов подчеркивал важность благотворитель­ности. Ссылаясь на пример Европы и США, в которых просвещен­ные миллиар­деры жертвуют на науку десятки миллионов, Павлов взывал в период "великого народного пробуждения" воздвигнуть до­стойный памятник революции – в виде организации новых институ­тов и научных лабораторий. В истории русского общества и русской науки две даты – 19 февраля 1861 г. и 27 февраля 1917 г. – Павлов считал великими.

С еще большим вдохновением и уверенностью о роли Феврал­ьской революции в коренном обновлении России говорил Павлов в своем приветственном письме участникам Первого съезда русских физиологов 6 апреля 1917 г. Он специально подчер­кивал исключи­тельное состояние России: "Мы только что расстались с мрачным, гнетущим временем". Павлов, как и К.А.Тимирязев думал об объеди­нении науки и демократии, выражал надежду, что именно при демократи­ческом строе науке будет обеспечена "вечно царственная роль" в жизни общества. Зная хорошо историю Великой Француз­ской револю­ции, за которой числился великий грех – казнь Лаву­азье, Павлов выражал надежду, что русская революция не пойдет по этому пути. XIX век произвел такой решительный поворот в умах, – говорил он, – "что теперь нельзя бояться такой демократии, которая бы позабыла про вечно дарственную роль науки в челове­ческой жизни" (9). Павлов говорил о свободной России, от которой он ждал "чрезвычай­ного усиления" средств для научной деятельно­сти.

Однако события развивались так, что к лету 1917 г. стало очевид­ным, что временное правитель­ство не владеет ситуацией в стране. По свидетельству Л.А.Орбели, Павлов остро переживал последовав­шие за Февралем события, испытал глубокое разочарова­ние: "О паршивый адвокатишка, такая сопля во главе государства, он же загубит все, – говорил Павлов о Керенском (10). Октябрь­скую революцию, – вспоминал Орбели, – Иван Петрович переживал очень тяжело, он считал, что Родина погибнет, что воюющие дер­жавы раздерут ее на части.

Павлов неоднократно возвращался к оценке Октябрь­ской рево­люции и ее последствий. В этом отношении наиболее характерно его письмо Наркому здраво­охранения Г.Н.Каминскому от 10 октября 1934 г. Павлов не удержался от того, чтобы в ответ на поздрав­ление Каминского с 85-летием не сказать о том, что по отно­шению к Октябрьской революции у него чувства "почти прямо противо­положны" чувствам Каминского, которому революция "вселяет бодрость чудесным движением вперед родины". "Огромные действи­тельно отрица­тельные стороны ее" Павлов видел в "многолетнем терроре и безудержном своеволии власти", превращаю­щих "нашу и без того довольно азиатскую натуру в позорно-рабскую. Я видел и вижу постоянно, – продолжал Павлов, – много чрезвычайно приме­ров этого. А много ли можно сделать хорошего с рабами? Пира­миды, да; но не общее истинное человеческое счастье" (1).

Отношение Павлова к властям несколько изменилось в лучшую сторону в начале 30-х годов. Об этом свидетель­ствует важный факт – предложение, сделанное Павловым в Риме (1932), а именно: сле­дующий, XV Международный физиологи­ческий конгресс созвать в СССР[1]. Этот жест Павлова был весьма высоко оценен правитель­ством. В своем письме Павлову от 25 ноября 1932 г. Комитет по заведыванию учеными и учебными заведениями при ЦИК СССР писал: "Ученый совет... выражает особенное удовлетво­рение по поводу того, что при Вашем содействии созыв следующего международ­ного конгресса, назначенного на 1935 г., состоится в пределах СССР" (6, с.41). В 20-е годы для официального отношения к Павлову было харак­терно следующее: юбилейную статью (автор – Ю.П.Фролов), посвящен­ную 80-летию Павлова, редакция журнала "Научное слово", в которую входили А.И.Абрикосов, Н.К.Кольцов, Н.И.Бухарин, И.К.Луппол, О.Ю.Шмидт и другие известные ученые, посчитала необходимым предварить следующими словами: "Статья Фролова дает характе­ристику Павлова только как ученого и совершенно об­ходит вопрос его социального и обществен­ного кредо.

Советская и научная обществен­ность, отдавая должное акаде­мику Павлову как ученому, не может вместе с тем пройти мимо той реакционной и враждебной позиции, которую занимает масти­тый ученый по отношению к советскому строю, к строительству со­циализма в нашей стране.

В то время, когда лучшие представители интелли­генции идут в ногу с пролета­риатом в строитель­стве нового бесклассового обще­ства, новой культуры, субъективно сознавая это как свой обще­ственно-культурный долг, со стороны академика Павлова имели ме­сто ярко враждебные выпады и действия против советской власти и коммунисти­ческой партии (выборы в Академию наук и другие факты)" (11). Итак, совершенно четко сказано о реакционных социально-полити­ческих взглядах Павлова. В чем они состояли и какими были взгляды Павлова на самом деле? Основная причина "реакцион­ности" заключалась в неприятии Павловым Великой Октябрь­ской социалисти­ческой революции, которое Павлов не скры­вал. Свое отношение к Октябрь­ской револю­ции Павлов много раз публично высказывал в вступительных лекциях к курсу физиологии в Военно-медицин­ской академии.

Во "Введении" "Двадцатилет­него опыта изучения высшей нервной деятель­ности (поведения) животных" (1923), опубликован­ного по постанов­лению Совнаркома (1921) за подписью Ленина И.П.Павлов дважды писал об "ужасах револю­ции, воспроизво­дящих межживотные отношения".

С Павловым и с его физиологи­ческим учением сложилась уни­кальная ситуация: чем откровеннее выражал Павлов свое неприятие Октябрь­ской револю­ции, тем больше власти, как писал Бухарин, были "готовы ухаживать как угодно, идти навстречу всякой его ра­боте". "Не ссорьтесь с революцией, – уговаривал Павлова Бухарин, – Вы ведь окажетесь неправы, не говоря о всем прочем" (1).

Противостояние Октябрьской револю­ции, как разруши­тель­ной силе, администра­тивно-командной системе с ее репрессиями, защита общечелове­ческих и общенауч­ных ценностей наиболее ярко выражены в диалогах, которые вел Павлов в 20-30-х годах с Н.И.Бухариным, М.Горьким и Н.К.Кольцовым.

Диалог Павлова с Бухариным. Знакомство Павлова с Бухари­ным началось с изучения двух его трудов "Азбука коммунизма. Популярные объяснения программы РКП (б)" (1920, совм. с Е.А.Преобра­женским)[2] и "Пролетарская революция и культура" (1923). Своими мыслями относительно этих книг Павлов поделился во вступи­тельной лекции – 25 сентября 1923 г. со слушателями Во­енно-медицин­ской академии. По давнишней традиции Павлов всту­пительную лекцию обычно посвящал обсуждению общеполи­тичес­ких и общенаучных вопросов. Незадолго до этого он посетил впер­вые после октября 1917 г. университетские города Европы и США. Внимание Павлова в книгах Бухарина (по словам Павлова, Буха­рин "один из крупных лиц, которые держат в своих руках Россию") привлекли следующие положения: ученые о мировой революции; политика Коммуни­сти­ческой партии в области науки, культуры, образовании; роль рабочего класса в обществе, культурном стро­ительстве. По всем этим вопросам прогнозы Павлова были печаль­ные – везде тупиковая ситуация, из которой Павлов не видел вы­хода. При посещении Европы и США Павлов нище не видел при­знаков и примет мировой революции. В работах Бухарина Павлова поразила, с одной стороны, уверенность, с другой – утопический ха­рактер учения о мировой революции это – "тупик", ничем не обо­снованная вера. Но вера – это не наука. Из ужасного положения Россию может вывести только наука; именно она, по глубокому убеждению Павлова, остановит челове­чество перед страшным вза­имным истреблением.

В науке, образовании и культуре в результате революции также сложилась тупиковая ситуация. Павлов отмечал "легкое" обра­щение властей с наукой. Из университета удаляются наиболее талантливые профессора, тем самым уничто­жаются универ­ситеты. В области образования постоянно все переделывается и пересматрива­ется – программы, учебные планы, формы и методы обучения; уничтожаются докторские степени. Павлов считал, что программа большевиков в области науки и образовании не обоснована, что это – угроза науке. Как истинный демократ Павлов приветствовал более широкий прием в ВУЗы , но считал, что в ВУЗах должны учиться хорошо подготов­ленные люди, иначе уровень образования "чрезвы­чайно понизится". Он решительно возражал против классо­вого приема в ВУЗы.

Выступая против догматизации науки, Павлов подчеркивал, что наука и свободная критика – синонимы. Свободная, а не "закабаленная" точка зрения, – говорил Павлов, – позволяет при­знать, что "марксизм и коммунизм – это вовсе не есть абсолютная истина, это одна из теорий, в которой, может быть, есть часть правды, а может быть и нет правды..." (1).

Ответ Бухарина Павлову под названием "О мировой револю­ции, нашей стране, культуре и прочем" был опубликован в жур­нале "Красная новь" (1924, №7-9). Согласно Бухарину существуют две противопо­ложные системы в области общественных наук: воин­ствующий марксизм – орудие револю­ции; другая – буржуазные общест­венные науки, которые являются ни чем иным, как идеологи­ческой охраной частной собственности и капиталистического ре­жима. Бесстрастие науки, – писал Бухарин, – в том смысле, какой ему придает академик Павлов, есть миф. Говоря о том, что "мировая революция есть факт", Бухарин заметил, что она нахо­дится в определенной фазе своего развития, когда пролетариат захватил только одну шестую часть, а не шесть шестых. Павлов не видит "осязательных признаков нашей победы... Европа длительно гниет... У старого мира нет будущего. У него нет никакой объеди­няющей идеи".

Бухарин не согласен с Павловым в том, что "Россия разрушена на десятилетия". Исторической предпо­сылкой роста культуры в стране Бухарин считал господство рабочего класса. Говоря об ограничен­ности социального и полити­ческого кругозора Павлова ("на все Павлов смотрит из окна своей квартиры и лаборатории"), Буха­рин отмечал, что комму­нисты-руково­дители в биологии и физиоло­гии понимают больше, чем Павлов в общественных науках. Ошибка Павлова в том, что он обходит основной вопрос – вопрос о социаль­ной, классовой сущности общественных явлений. Стране нужны кадры, которые "вели бы пролетар­скую политику на всех пунктах трудовой. Гарантией такой политики являются "определенная соци­ально-классовая прививка", ограничение по социальному происхож­дению. Отсюда классовый прием. Бухарин согласен в том, что рево­люция в первой своей фазе "безусловно сопровождалась разруше­ниями в сфере производства квалифици­рованных интеллек­туальных сил".

Подчеркивая примат практического использования науки перед "чистой" наукой, Бухарин писал; "Будущее принадлежит не героям спекулятивной философии, а людям, которые связаны с практикой, у которых наука есть орудие этой практики. У рабочего же класса практика в крови. Гегемония опытной науки, материалисти­ческого мировоз­зрения. Материалисти­ческого воспитания и обучения... Револю­ционная целесообраз­ность требует помочь нашему оппоненту вылезать из его многочис­ленных тупиков и ям" (12).

В начале 30-х годов во взаимоотношениях Павлова и Бухарина произошел крутой поворот. Инициатором сближе­ния с Павловым был Бухарин, о чем свидетельствует его переписка с Павловым, охватываю­щая 1932-1935 годы. Опубликованы 4 письма Бухарина Павлову, и два письма Павлова Бухарину. В своих письмах Буха­рин просит Павлова написать статью об условных рефлексах для журнала, издаваемого ВСНХ. Наибольший интерес представляет письмо Бухарина, в котором он уговаривает Павлова из "Введения" к пятому изданию "Двадцатилетнего опыта..." (1932) исключить оценку революции как разруши­тельной силы, принесшей много страданий и тягот народу. "Я стороной слышал, – писал Бухарин Павлову в декабре 1932 г., – что Вы переиздаете свою работу и оставляете старое предисловие со всякими "инвектами" насчет револю­ции и т.д. Дорогой Иван Петрович, не делайте этого ради всех святых! ... Зачем Вам плодить всякие трения? К чему это? За Вами готовы ухаживать как угодно, все готовы итти навстречу всякой Вашей работе, а Вам обязательно хочется вставить революции перо. Не делайте этого ради бога! ... Не ссорьтесь с революцией. Вы ведь окажетесь неправы, не говоря о всем прочем..." Отвечая Бухарину, Павлов 27 декабря 1931 г. писал: "Если я Вам делаю приятное, то не хочу этим насило­вать себя... Мне было бы стыдно перед собой, если бы я промолчал, когда надо было говорить, или бы не говорил то, что думаю. Поэтому я не могу согласиться на то, чтобы я выки­нул в старом введении место о революциях.

Революция для меня – это действительно что-то ужасное по жесто­кости и насилию, насилию даже над наукой; ведь один Ваш диалекти­ческий материа­лизм по его теперешней жизненной поста­новке ни на волос не отличается от теологии и космо­гонии инкви­зиции. Вы, конечно, сами все это знаете и видите, но оправдыва­етесь Вашей верой, что этой ценой получится что-то непременно большое. Но этой веры я не имею и она, конечно, ни для кого не обязательна. Я воодушевлен другой верой, верой в науку, которая проникнет наконец во все уголки человеческой натуры и научит человека искать истинного счастья не только для себя одного, но непременно вместе с тем и для других.

Вы в Вашей работе слишком упрощаете человека и рассчитыва­ете его сделать истинно обществен­ным, запирая его, например, на всяческих и бесконечных собраниях для выслушива­ния одних и тех же поучений.

Я не реакционер, как меня частят Ваши: напротив для меня ни в жизни, ни в науке ничего не окончательно, а бесконечные изме­нения и добавления. Только я не крушитель, а постепеновец, как называл себя Менделеев" (1).

С 1928 года Павлов обращался в Совнарком, к Бухарину и В.М.Молотову с протестами против репрессий и беззаконий, против гонений на науку, религию, против воинствующего атеизма. Павлов решительно и гневно протестовал против унижения интелли­генции властями, против унижения достоинства и чести науки и ученых, против унижающих достоинство людей условий жизни. В этом отношении характерно письмо в Совнарком от 17 октября 1928 г., в котором Павлов писал: "В каком резком противоречии при нашей республике стоит прилага­тельное "советская" не в его официаль­ном, а в общеупотреби­тельном смысле! Образованные люди превра­щены в безмолвных зрителей и исполнителей. Они видят, как беспощадно и большей частью неудачно перекраива­ется вся жизнь до дна, как громоздится ошибка на ошибке, но они должны молчать и делать только то, что приказано. Даже мы, люди науки, при­знаны некомпетент­ными в нашем собственном деле и нам приказы­вают в члены Высшего ученого Учреждения (Академию наук) наби­рать людей, которых мы по совести не можем признать за ученых. Можно без преувеличения сказать, что прежняя интелли­генция частию истребляется, частию развращается.

Но не суровый ли ответ жизни на все это, что на 11-м году режима в республике, именуемой также и трудовой, ее граждане, в миллионных массах, ежедневно значитель­ную часть дня, а иногда и ночью, проводят в очередях за предметами первой необходи­мости и иногда совсем или почти попусту, когда старая Россия была так бо­гата ими" (1).

20 августа 1930 г. Павлов писал в Совнарком об арестах Д.Н.Пряниш­никова и А.А.Владимирова, что эти аресты "беспрерывные и бессмысленные, без малейшего основания" порож­дают упадок энергии, потерю интереса к жизни.

Спустя три недели после злодейского убийства Кирова – 21 декабря 1934 г. Павлов писал в Совнарком о "страшно дорогом экспе­рименте с уничтоже­нием всего культурного слоя и всей культурной красоты жизни".

"Мы жили и живем под не ослабевающим режимом террора и насилия, – продолжал Павлов. – Наша обыватель­ская действитель­ность... со всеми ежедневными подробно­стями – это... ужасающая картина, потрясающее впечатление от которой на настоящих людей едва ли значительно смягчилось, если бы рядом с ней поставить и другую нашу картину с чудесно как бы вновь вырастаю­щими уче­ными и учебными заведениями. Когда первая картина заполняет мое внимание, я всего более вижу сходство с жизнью древних ази­атских деспотий. А у нас это называется республиками. Как это понимать?

Тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подо­бных и с удовлетво­рением проводят это в исполнение, как и тем, насильственно приучаемым участ­вовать в этом, едва ли возможно остаться существами, чувствую­щими и думающими человечно... Когда я встречаюсь с новыми случаями из отрицательной полосы нашей жизни (а их легион), я терзаюсь ядовитым укором, что оставался и остаюсь среди нее. Не один же я так чувствую и думаю? Пощадите же родину и нас" (1).

В одном из писем в Совнарком Павлов протестует против вве­дения в устав Академии наук параграфа о том, что вся научная деятель­ность Академии должна строиться на платформе диалекти­ческого материа­лизма. "Разве это не величайшее насилие над ученой мыслью? Чем это отстает от средневековой инквизиции... Люди по­рядочные в этой школе сделались позорными рабами... Рабский дух, основательно натрениро­ванный скоро, потом не выгонишь". Кри­тика, резкие заявления по адресу властей неизмеримо менее вредны, – писал Павлов, – чем рабское "чего изволите" – зло и гибель правителей".

На неоднократные обращения в Совнарком и В.М.Молотову Павлов получает однозначные ответы о том, что будучи великим ученым, Павлов плохо разбирается в политике. Вот характерный ответ Молотова от 2 января 1935 г.: "Можно только удивляться, что Вы беретесь делать категори­ческие выводы в отношении принципи­ально-полити­ческих вопросов, научная основа которых Вам, как видно, совершенно неизвестна... Полити­ческие руководи­тели СССР ни в коем случае не позволили бы себе проявить подобную рети­вость в отношении вопросов физиологии" (1).

Неизменно подчеркивая значение общечелове­ческих ценностей, чувства собственного достоинства и долга, без которых государство обречено на гибель "изнутри", несмотря ни на какие Днепрогэсы и Волховстрои, Павлов решительно выступал против жестокого прин­ципа, когда "государство, власть – все, а человек, личность – ничто" (3).

Полемика между Павловым и Бухариным велась по коренным проблемам социально-полити­ческого и научно – обществен­ного раз­вития страны и народа, науки и образования. Вместе с тем по этим вопросам позиции Павлова и Бухарина разошлись. Павлов исходил главным образом из фактов реальной жизни ("факты – это воздух ученого"), – а реальная жизнь в 20-е годы – это разруха, голод, бо­лезни. На основе наблюдений Павлов пессимисти­чески смотрел на будущее страны, науки, образования и культуры. Бухарин исходил из теории марксизма – отсюда его уверенность в радикальном ус­пехе революцион­ного обновления страны. История показала, и сегодняш­ний день науки и образования тому свидетельство – правоту Павлова. Нельзя согласиться с Бухариным в том, что будучи революцио­нером в науке, Павлов оказался консерватором в обще­ственно-политических вопросах, что в критике марксизма, Павлов "взялся за дело, которое просто не знает". Ложность такой двой­ственной оценки личности Павлова давно изжила себя. Для Пав­лова наука и демократия были неотделимы.

Диалог второй: В декабре 1932 г. М.Горький в сопровож­дении ленинград­ского хирурга, друга Павлова И.И.Грекова посетил Пав­лова в его квартире на 7 линии Васильевского острова. (Заметим, что это было второе посещение, первый раз Горький был у Павлова в 1920 г.). Между ними произошел следующий диалог. По существу основная тема разговора касалась человека, его судьбы, счастья, его образования и воспитания. Согласно Павлову, счастье человека "где-то между свободой и дисциплиной". Для активной, полноцен­ной жизни, необходимо у каждого воспитывать рефлекс цели. На что Горький ответил, что рефлекс цели можно воспитывать только после создания соответствую­щих социальных условий. Родители и учителя должны воспитывать, а обществен­ность и государство – создавать широкие возмож­ности для укрепления рефлекса цели, тогда жизнь будет наполнена интересом и не будет самоубийц.

Горький говорил о новом человеке, но новые люди, по его глу­бокому убеждению, могут расцветать "на новой почве, которая была создана Октябрь­ской револю­цией". Именно революция создала ту почву, "те тысячи строек, на которых перековываются миллионы людей" (13). На что Павлов ответил Горькому: когда так много говорят о новых фабриках и стройках, о пятилетках, то забывают основное: люди, обслуживаю­щие эти фабрики и пятилетки, остаются на втором плане, человек в этих условиях превращается в машину. Между тем государству может быть полезным только гражданин с чувством собственного достоинства, с твердыми принципами и взглядами. Развивая свою идею, своё понимание роли личности и яркой индивидуаль­ности в жизни общества, Павлов говорил, что нельзя мешать развитию личности, "подгонять всех под середняков". "Попробуйте Пушкина заставить жить и писать по определенной программе, – пояснял свою мысль Павлов. – Ведь из этого ничего не выйдет... Пушкин захиреет" (13).

Не мешайте человеку, отпустите его на свободу, "людей, людей не забывайте, вот о чем я волнуюсь", – говорил Павлов. В словах Павлова Горький услышал "защиту индивидуа­лизма", речь интелли­гента-нытика. В отличие от Павлова, чей образ жизни "мужествен­ностью, непоколеби­мостью, твердой защитой взглядов" нравился Горькому, Горький жаловался на то, что многие интелли­генты одолевают его письмами. Горькому не по душе интелли­генты, которые "не только умеют, но и любят страдать. И вместо борьбы против тяжелых условий жизни, – говорил Горький, -эти люди жалуются каждому встречному" (13, с.351). В беседе с Павловым Горький говорил о создании условий для свободного развития нового человека, но именно "нового человека, а не всякого", – подчеркивал Горький. "А защищать всякую индивидуаль­ность, всякую земную тварь это уже, знаете, другое дело!"

Диалог третий – с Кольцовым: Генетика не была специально­стью Павлова, именно поэтому фактический материал и основной вывод его небольшой статьи "Новые исследо­вания по условным рефлексам" (1923) о наследовании условных рефлексов были при­знаны ошибочными и отвергнуты генетиками – Н.К.Кольцовым и Морганом. Под влиянием неопровер­жимых фактов Павлов должен был признать опыты Н.П.Студенцова по наследованию предраспо­ложен­ности к образованию условных рефлексов "крайне недосто­верными" (1927). Вопреки фактам, опираясь лишь на авторитет Павлова, эта идея, однако, была подхвачена биологами, называ­ющими себя марксистами, вернее, ламаркистами, что свидетель­ствует о том, что статья Павлова 1923 г. представляла в те годы не столько научный, сколько социально-полити­ческий интерес. В 20-30-е годы генетика как "буржуазная" наука, выводы которой "противоречат марксизму и не совпадают с социальной политикой партии и неприемлемы для философии пролетариата" (14) была отвергнута биологами-марксистами. Вывод статьи Павлова о том, что путем воспитания (обучения) и тренировки можно получить новые поколения с запрограм­мирован­ными свойствами нервной системы, импонировал тем, кто взялся за коренное переустройство старого мира, не считаясь с биологическими основами поведения и психики.

На основе личных встреч и бесед с Павловым, имевших место в 1923, 1934 и 1935 годах, Кольцов осветил эволюцию взглядов Пав­лова на генетику. Кольцов отмечал возросший "чрезвычайно жи­вой" интерес Павлова к генетике, его желание собрать в Колтушах большую группу ученых-генетиков. При этом Павлов сослался на свой разговор с Г.Н.Каминским о необходи­мости ввести во всех медвузах курсы генетики, о том, что не должно быть ни одного врача, не знающего генетики. Уместно в связи с этим напомнить слова Павлова, сказанные у гроба сына Всеволода, умершего от рака: "Всеволод! Даю тебе слово, что мучительный конец твоей надломленной и рано оборванной жизни не пропадет даром. Я имею некоторый голос среди молодежи. Этим голосом я расскажу твою роковую историю. Она лишний раз толкнет людское внимание в сторону одной уже известной научной истины законов наследственности Менделя. Воплотив­шись, сделается жизненным правилом. Эта истина освободит человека из-под груды скорбей и обеспечит ему здоровье и радостное существование" (16).

В незаконченной рукописи "Об одном важном долге современ­ного врача" (1935). Павлов подчеркивал, что законы генетики дол­жны стать "руководящим источником самой человеческой жизни" (8, с. 105). Мало врачу знать генетику, ее основные законы. Он должен быть практически убежденным проповедником законов ге­нетики. Менделев­ские законы должны получить "широчайшее проник­новение в людское мышление", – писал Павлов в 1935 г.

Обсуждение проблемы врожденного и приобретен­ного, биологи­ческого и социального, внутреннего и внешнего в указанные годы завершилось в пользу "внешней, социаль­ной среды, являющейся материалисти­ческим и диалекти­ческим", в то время как всякое внутреннее начало считалось "исчадием витализма, идеализма, ада и дьявола" (14, с.99). Целенаправ­ленное подчерки­вание примата социального над биологи­ческим в угоду официальной политике при­вело к сознатель­ному искажению взглядов Павлова на генетику, что получило новый импульс после сессий 1948 и 1950-х годов. При оценке физиологии высшей нервной деятельности, раскрытии меха­низмов поведения, упор делался на внешних факторах. "Многолетними и системати­ческими экспери­ментами он (Павлов) укрепил идею зависимости поведения организмов от внешних раз­дражении" (А.П.Карпинский, 17, с.3). "Благодаря изумитель­ным экспери­ментам Павлова мы знаем теперь, какими путями простей­шие реакции организма превращаются в сложнейшие психические акты. Учение Павлова выковало и продолжает выковывать острое оружие против всякого мракобесия в естество­знании, против всякого использования науки для одурманивания народных масс" (Каминский, 17, с.8). Павлову стало "ясно, что здоровый нормаль­ный организм мыслим только в социалисти­ческом обществе" (В.Л.Комаров, 17, с. 11). Павлов "подкрепил... материалисти­ческий фронт рабочего класса своими работами" (А.М.Деборин, 17, с.14).

Павлов и национальный вопрос. В "Воспоминаниях" Л.А.Орбели имеются яркие свидетель­ства об уважитель­ном отноше­нии Павлова к националь­ному достоинству человека. Вот некоторые характерные примеры. В студенческие годы (начало XX в.) Орбели, будучи старостой курса в Военно-медицин­ской академии хлопотал о денежном вознаграж­дении для неимущих студентов. Однажды он столкнулся с пренебрежи­тельным отношением и отказом в помощи со стороны профессора терапии Шерешевского, секретаря Общества русских врачей в Петербурге только по той причине, что в списке нуждающихся студентов была армянская фамилия. Шерешевский свой отказ мотивировал в непочти­тельной форме: – "Что вы мне всяких мянцев-шванцев приносите!" (10, с.192). Орбели отказался на таких условиях получить пособие для нуждающихся студентов. Узнав об этом Павлов был возмущен, лично вмешался, исправил положение и список неимущих студентов был утвержден, пособие получено. Другой инцидент произошел в лаборатории Павлова в ИЭМ-е. Павлов высоко чтил своего универси­тетского учителя физиологии профессора И.Ф.Циона. На благодарные воспоми­нания Пав­лова о Ционе один из докторантов Павлова по ИЭМ-у И.О.Широких заметил: "Так Вы, Иван Петрович, до известной сте­пени сионист?" На что Павлов с возмущением ответил: "Вы, госпо­дин, не воображайте! Что вы думаете, что вы какая-то избранная нация? Какое вы имеете право ни с того ни с сего оскорблять дру­гую нацию? Я должен вас предупредить: если у вас такие взгляды, вам не место в моей лаборатории" (10, с.103). В лаборатории Пав­лова в ИЭМ-е в начале XX в. работали над диссерта­циями два до­ктора из Киева: Я.А.Бухштаб и Н.Д.Стражеско. По окончании и успешной защиты диссертации Павлов рекомендовал названных до­кторов в члены Общества русских врачей в Петербурге. В резуль­тате Стражеско был избран единогласно, а Бухштаб был забаллоти­рован. Следует пояснить, что перед голосованием один из влиятель­ных челнов Общества, профессор Н.П.Симанов­ский свое отрица­тельное отношение к предложению Павлова выразил словами: "Зачем Иван Петрович сует нам Бухштаба, у нас Общество русских врачей" (10, с.194). Возмущенный Павлов по свидетель­ству Орбели заявил: "Я ухожу из Общества! Если представ­ленного мною чело­века забаллоти­руют без всяких оснований и черт знает по каким поводам, я в этом Обществе работать не буду и в последний раз здесь присутствую!" (10, с.164). Была объявлена перебаллоти­ровка, и Бухштаб был избран единогласно.

Другой ученик Павлова А.О.Долин вспоминает характер­ный случай. Профессора физиологии Ташкентского университета А.И.Израэля Павлов засыпал вопросами о переменах на Востоке, о быте узбеков, о положении женщин. С согласия Павлова проф. Израэль направил двух узбеков-аспирантов в Ленинград. Под руковод­ством Долина они участво­вали в проведении опытов по камфорной эпилепсии. Павлов интересовался их успехами и подготовкой к на­учной работе. Обратив внимание на то, что в записи протоколов опыта аспиранты узбеки делают много ошибок, Павлов разволно­вался и поручил безотлага­тельно организовать для них занятия по русскому языку (16, с.82).

Говоря о характерных особенностях Павлова как человека и ученого Орбели подчеркивал его безграничную честность как в вопросах науки, так и политики. Это выражалось в том, что Павлов спокойно критиковал все то, что казалось ему ошибочным, невер­ным. В политике коммунисти­ческой партии его интересовал нацио­нальный вопрос. "Мне пришлось за несколько дней до его кон­чины, – вспоминал Орбели, – беседовать с ним – он говорил, до ка­кой степени его радует, что русский народ перешел от системы господства над другими нациями к системе дружеских взаимоотноше­ний. Это есть действи­тельно трезвая политика", – говорил Павлов, – "и успех будет, конечно, скорее и крепче, чем при тех объедине­ниях, которые создавались путем насилия" (5, с.50). Именно успехи нацио­нальной политики по свидетельству Орбели, послужили осно­ванием для постепен­ного изменения отношения Павлова к Совет­ской власти. Объедине­ние России и других республик Павлов пред­ставлял как свободный союз равноправных народов.

Отношение к коммунистам. В воспоминаниях учеников Пав­лова сведения об отношении Павлова к коммуни­стам противоре­чивы. Анохин пишет об ошибочном представлении, будто Павлов строго и придирчиво относился к сотрудникам лаборатории – членам коммунисти­ческой партии. "Я не разделял это, – писал он, – ибо видел хорошее отношение к Л.Н.Федорову, Ф.П.Майорову, Н.Н.Никитину и другим коммунистам лаборатории" (16, с.38). До­лин, член партии, работавший у Павлова в эти годы, писал: "Коммуни­стам работать было нелегко. Еще в 1931 г. некоторые старшие его ученики не понимали или не принимали произошед­ших в стране перемен. Они охотно пользовались враждебными для советской власти слухами и преподносили их Павлову, это часто попадало в цель" (16, с.81-82).

Что касается отношения Павлова к диалекти­ческому матери­ализму, то наиболее характерным в этом отношении является эпи­зод, описанный Анохиным. На попытку Анохина обосновывать диалек­тико-материалисти­ческий характер учения об условном реф­лексе Павлов ответил резким отзывом. По прочтении статьи Ано­хина "Диалектический материализм и вопросы психического" (1926). Павлов по свидетель­ству его дочери В.И.Павловой был "очень сердит". В разговоре с Анохиным Павлов сказал: "Вот что, Петр Кузьмич, я никогда не препятствовал никаким и ничьим убеждениям... Вы хотите думать по диалекти­ческому материа­лизму, дело Ваше, я вам не препятствую в этом. Но условные рефлексы к этому не притягивайте. Этого я не хочу" (14, с.40). Анохину пришлось изъять из статьи раздел, посвящен­ный условным рефлексам. По собственному признанию Павлов стоял "на почве естественно­научного детерми­низма" (7, с.355).

Желание вопреки истине сделать Павлова сторонником социалисти­ческого строитель­ства сквозит во многих воспоми­наниях. Ф.П.Майоров писал о признании Павловым "под влиянием непре­ложных фактов успехов индустриа­лизации и коллективи­зации" (17, с.20). После публикации писем Павлова в 1989 г. совершенно несом­ненно, что строитель­ство заводов и фабрик, пятилетки как само­цель при полном игнориро­вании здоровья и интересов человека Павлов восприни­мал не иначе, как превращение людей в дешевую рабочую силу и полное подавление личности. Высказы­вания Пав­лова о коллективи­зации свидетель­ствуют скорее о сомнении и неуверен­ности, чем о приятии. Считая основным условием успеха в сельской работе любовь к труду на земле, Павлов писал: "Конечно, есть своя и большая выгода в коллектив­ном труде сравнительно с личным. Лишь бы выдержала это наша русская натура" (6, с.52).

Вывод, который можно сделать на основе изученного матери­ала, заключается в том, что Павлов на протяжении всех восемнад­цати лет остро переживал все события, происходящие в стране, не разделял и не мог разделить политику насилия в области науки и образования, культуры и религии, игнориро­вание общечелове­ческих ценностей в угоду классовых и партийных интересов. Он активно противостоял насильствен­ному внедрению как единственно пра­вильной философии – диалекти­ческого материа­лизма в естество­знание, был решительным противником нарушения преемствен­ности научных традиций. Об этом он говорил в кругу своих учеников и в публичных выступ­лениях. Одновременно он постоянно обращался с письмами-протес­тами в Совнарком – к членам правитель­ства, в другие официаль­ные органы против репрессий, унижения челове­ческого достоинства, против политики социального напряжения в стране.

Возникает вопрос: как оценивать в свете вышесказан­ного речь Павлова на приеме правитель­ством делегации XV Международ­ного физиологи­ческого конгресса 17 августа 1935 г., в которой было ска­зано об исключи­тельно благоприят­ном положении науки в СССР, о взаимопони­мании между учеными и властями, об огромных сред­ствах, отпуска­емых на науку[3]. Ведь именно на основе этого выступ­ления все, пишущие об эволюции социально-полити­ческих взглядов Павлова, оказались единодушны в том, что Павлов в 1935 г. окончательно встал на сторону Советской власти, безогово­рочно принял Великую Октябрьскую социалисти­ческую революцию. На наш взгляд, правда в оценке социально-политических взглядов Павлова заключается в том, что до конца жизни у Павлова сохра­нилось двойственное отношение к происходя­щему в стране. Действи­тельно, физиологи, и прежде всего, Павлов и его школа, оказа­лись в исключи­тельно привилегиро­ванном положении, окруженные вниманием властей. Власти, по словам Бухарина, были "готовы ухаживать (за Павловым) как угодно, идти навстречу всяческой (его) работе". Факты таковы: 24 января 1921 г. было подписано постанов­ление Совнаркома о создании наиболее благоприят­ных усло­вий для работы Павлова и его лабораторий. За короткий срок – с 1923 по 1934 гг. было шесть изданий классического труда Павлова "Двадцатилетний опыт изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных", и три издания "Лекций о работе больших полушарий головного мозга", в 1925 г. физиологи­ческая лаборато­рия АН СССР была реорганизо­вана в Физиологи­ческий институт, в 1929 г. в связи с 80-летием со дня рождения Павлова было отпу­щено 100 тысяч рублей, а в 1934 г. – миллион рублей на строитель­ство биостанции в Колтушах; в 1935 г. на проведение XV Междуна­род­ного физиологи­ческого конгресса – два миллиона. Начиная с 1923 г. Павлов ежегодно бывал за границей, участвовал во всех междуна­родных конгрессах по физиологии, медицине и психологии. Блестяще проведенный Междуна­родный конгресс, на котором Пав­лову было присвоено звание старейшины физиологов мира (princeps physiologorum mundi) имел большое политическое значение. Выступ­ление Павлова в Большом Кремлевском дворце следует расце­нить как благодарность за располо­жение властей к физиологии, за огромные средства, отпускаемые правитель­ством на науку. Средства на физиологию особенно сильно возросли в 30-е годы. Мог ли Павлов не оценить щедрость правительства, если учесть, что класси­ческие исследо­вания Павлова в области физиологии пищева­рения (Нобелевская премия 1904 г.) и высшей нервной деятель­ности, выпол­ненные до революции в ИЭМ-е были лишь "одолжены высокой мысли и просвещенной благотвори­тельности" принца Ольденбургского. Не раз возвращаясь к вопросу об отноше­нии властей к науке, Павлов отмечал "ничтожность" средств, отпускаемых на экспери­ментальную биологию. В речи, посвященной памяти С.П.Боткина (1899). Павлов отмечал, что бюджет единствен­ного в России на­учно-исследо­ватель­ского института медицинского профиля – ИЭМ "едва только приближается к средним бюджетам германских уни­верси­тетов", а физиологи­ческой лабора­тории Военно-медицин­ской академии составляет всего лишь тысячу рублей (20). Спустя 18 лет после этого, в 1917 г. Павлов выражает пожелание, чтобы при новом строе были "чрезвы­чайно усилены средства" на научную деятель­ность.

Вместе с тем Павлов не мог оставаться равнодушным ко всему происходя­щему в стране. Для его поведения характерно то, о чем он говорил П.Л.Капице в личной беседе в 1934 г.: нельзя молчать, когда родина в тяжелом положении, правда нужна именно в труд­ной ситуации (4, с.30). Павлов надеялся и верил, что открыто высказан­ная правда заставит власть имущих прислу­шаться к ней, а следова­тельно изменить, исправить ситуацию в стране к лучшему.

Тревога за судьбу Родины до последних дней не покидала Пав­лова. Свое отношение к репрессиям он не скрывал и после кон­гресса: "Боже мой, – писал Павлов 6 октября 1935 г. Бухарину, – как тяжело жить теперь сколько-нибудь порядочному человеку в Вашем социалисти­ческом Раю... Вопиющее попрание челове­ческого достоин­ства и издеватель­ство над челове­ческой судьбой" (1) 8 декабря 1935 г. Павлов в письме Молотову протестовал против арестов, высылок и ограниче­ния приема в вузы детей духовен­ства. В ответном письме от 28 декабря 1935 г. Молотов, обосно­вывая пози­цию властей, поучал Павлова, что нельзя судить о людях лишь" на основе обычного житейского опыта, старых встреч и прежних зна­комств" (1).

Целенаправленное искажение взглядов Павлова на Октябрь­скую револю­цию и социализм, спекуляция его именем в угоду Ста­лину и его окружению начались сразу же после его смерти, вернее у гроба покойного. И становится совершенно очевидны и понятны политические цели руководства страны по органи­зации конгресса[4], обставленного с подчеркнутой щедростью и роскошью. Спустя полгода после конгресса, на траурной панихиде в феврале 1936 г. выступаю­щие говорили о Павлове как человеке до конца преданном социализму. Особенно порази­тельны слова наркома здравоохране­ния Г.Н.Каминского, погибшего в 1938 г. От Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) Каминский у гроба Павлова сказал: "В своих последних выступ­лениях Иван Петрович Павлов неодно­кратно подчеркивал преданность советскому строю и готовность в любую минуту встать на его защиту. Он выражал неоднократно свои симпатии и призна­тельность советскому правитель­ству, тепло отзывался о товарище Молотове... Я вспоминаю, как в последние месяцы своей жизни Иван Петрович с глубоким волнением и уважением говорил о това­рище Сталине, о величии человека, ведущего нашу страну по пути подлинного гуманизма.

Таким умер Иван Петрович Павлов, таким он будет вечно жить в нашей памяти" (17, с.9).

Письма Павлова свидетельствуют о совершенно противопо­лож­ном. В нашей памяти Павлов предстает протестующим против насилия и репрессий, в защиту жизни, чести и достоин­ства человека и страны. Имя Павлова оказалось в ловушке после смерти. Павлова не удалось сломать при жизни, как Горького, ставшего активным трибуном и певцом новой жизни, воспевающего по его собственным словам именно "нового", а не всякого человека.

Вызывает недоумение еще одна, новейшая попытка предста­вить Павлова как "вставшего на сторону революции или занявшего ло­яльную позицию по отношению к ней". Действи­тельно, Павлов остался в России и никогда не покидал свой народ, но из этого во­все не следует, как представляют себе авторы "Очерка теории соци­ализма" (1989), что он "понял исторический смысл социали­стической револю­ции" (21, с.104). Для Павлова любая революция, в том числе и Октябрьская, была и оставалась "как причиняющая неисчис­лимые матери­альные потери и невыра­зимые страдания... с ужасами, воспроизводя­щими межживотные отношения" (7, с. 17). Ис­тинное, полное и прочное челове­ческое счастье Павлов связывал с наукой. "Только... точная наука о самом человеке... выведет его из тепереш­него мрака и очистит его из тепереш­него позора в сфере межлюдских отношений", – писал Павлов в 1923 г.

В 30-е годы социально-политические взгляды Павлова претер­пели известную эволюцию, связанную с "чрезвы­чайным поощре­нием" физиологии. В поощрении физиологии со стороны властей Павлов увидел реальную почву и условие для расцвета науки в стране, а следовательно, лучшей судьбы для Родины. Родина и на­ука для Павлова были неотделимы. Если создаются условия для развития науки, следовательно, и родина имеет будущее.

И все происходящее в стране Павлов воспринимал как соци­альный экспери­мент, пусть грандиозный, но эксперимент. А резуль­тат этого экспери­мента, как писал Павлов в октябре 1934 г. "далеко еще не определился" (6, с.46). Пророческие слова!

 

 

Список литературы

 

1. Самойлов В.О., Виноградов Ю.А. Иван Павлов и Николай Бухарин // От конфликта к дружбе // 3намя, 1989. № 10, с.94-120, Есаков В.Д. ...И Павлов остался в России // Наука и жизнь, 1989, № 9, 10, с.78-85, 116-132. "Дорожу свободой мысли" и "Не один же я так думаю" // Медицинская газета, 12 и 14 апреля 1989.

2. Асратян Э.А. Страницы воспоминаний об И.П.Павлове // И.П.Павлов в воспоминаниях современников. Наука, Л.,1967. С.42.

3. Павлов И.П. Полн. собр. соч., т.1, Изд-во АН СССР, М.-Л., 1951. С.19.

4. Капица П.Л. Письма о науке, М.: Моск. рабочий, 1989, с.372.

5. Орбели Л.А. Академик Иван Петрович Павлов // Орбели, Избр. труды, т.V, Л.: Наука, 1989. С.49.

6. Переписка И.П.Павлова, Л.: Наука, 1970, с.87.

7. Павлов И.П. Полн. собр. соч., т.III, кн.1, М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1951, с. 19.

8. Неопубликованные и малоизвестные материалы И.П.Павлова // Л.: Наука, 1975. С.75.

9. Приветственное письмо председателя Оргкомитета первого съезда физиологов // Павлов И.П., ПСС, т.1, с. 17.

10. Цит. по Орбели // Воспоминания. Избр. труды, т.V, с.224.

11. Научное слово, 1929, № 10, с.97.

12. Бухарин Н.И. Атака. Сб. теоретических статей. М.: Госиздат, 1924. С.214.

13. Павлов И.П. Встреча Горького с Павловым // Павлов в воспоминаниях современников. С. 350.

14. Завадовский Б.М. Дарвинизм и марксизм // М.-Л.: Гос. Изд-во, 1926, с.9.

15. Кольцов Н.К. Труд жизни великого биолога // Биологич. журнал, т.V, № 3, 1936, с.387-402.

16. Павлов в воспоминаниях современников, с.360.

17. Памяти великого ученого // Вестник АН СССР, 1936, № 37.

18. Кеннон У. Некоторые выводы из факта химической передачи нервных импульсов // Физиологический журнал СССР, т.2, в.5-6, 1936, с.680.

19. Беритов (Бериташвили) И.С. XV Международный физиологический конгресс. Дневник. 9.08.1935 // Архив АН СССР, ф.12, оп.1.

20. Павлов И.П. Современное объединение в эксперименте главнейших сторон медицины на примере пищеварения // ПСС, т.II, с.283.

21. Очерк теории социализма // М.: Изд-во полит, лит-ры, 1989, с.103-104.

 

 

Источник: Н.Г.Григорьян. Противостояние системе. К оценке социально-
политической позиции И.П.Павлова // Философские исследования, 1993, № 4, с.399-417.

 


[1] Попытки созвать Международный конгресс физиологов в СССР делались в 20-х годах. Такое предложение, в частности, исходило от Л.С.Штерн. Павлов был категорически против необдуманного, поспешного приглашения. По свидетельству Д.А.Орбели, Павлов беспокоился о том, как бы те условия, в которых жила в те годы Россия после разрухи, причиненной мировой и. гражданской войной, не произвели плохого впечатления на иностранцев о нашей стране. В своих "Воспоминаниях" Л.А-Орбели приводит следующий эпизод. "На XII Международ­ном физиологи­ческом конгрессе в 1926 году в Стокгольме Иван Петрович вызвал меня и говорит: – "Тут некоторые люди затевают созыв следующего конгресса у нас. Пожалуйста, я Вас очень прошу, если к Вам обратятся с вопросом, нужно ли приглашать конгресс, – не соглашайтесь" (Орбели Л.А. Избр.труды, т.V, с.224).

[2] Об этой книге Ленин писал: "У нас есть программа партии, превосходно разъясненная тт. Преображен­ским и Бухариным, в книге... в высшей степени ценной" (Ленин В.И., ПСС. т.42, с.157).

[3] Следует пояснить, что на Конгрессе глава американской, делегации, профессор физиологии Гарвардского универ­ситета У.Кеннон положение науки в капиталисти­ческих странах в 30-е годы охаракте­ризовал словами: "Близится парез, грозит паралич" (18). Кеннон говорил о низкой социальной ценности ученого, о чувстве смятения, беспокойства и неуверенности, охватившем ученых в цивилизо­ванных странах. Суммы, отпускаемые на биологические исследования в США составляли лишь 0,5 % всего федерального бюджета. В своих дневниковых записях, комменти­руя эту часть речи Кеннона вице-президент Конгресса И.С.Берита­швили писал: "Доклад Кеннона имеет большое полити­ческое вступление. Кеннон указал, что именно нужно для свободного развития науки: свобода исканий, время-досуг, отсутствие строгого плана, свобода перехода ученого из одного института государства в другой. Но здесь Кеннон уже безусловно имел ввиду и нас: ведь нигде не насилуют к выполнению исследователь­ской работы к сроку, как у нас. Ведь у нас больше всего встречаются люди с отсутствием свободного времени. Ведь больше всего наши ученые лишены возможности съездить за границу и обменяться там опытом" (19).

   Основываясь на своем разговоре с учеником Павлова Г.П.Зеленским о поведении Павлова на конгрессе, Бериташвили заключает: "Слишком много денег дали на конгресс. Этим изменили старика; он стал говорить совершенно иным языком".

[4] В специально созданный правитель­ственный Оргкомитет конгресса вошли высокопостав­ленные государствен­ные и партийные деятели: И.А.Акулов (Секретарь ЦИК СССР, председатель комитета), К.Я.Бауман (Зав. отделом науки, научно-технических открытий и изобретений ЦК ВКП(б)), Н.А.Булганин (председатель Моссовета), Г.Н.Каминский (народный комиссар здравоохра­нения), И.А.Кодацкий (предсе­датель Ленсовета), Н.Н.Крестинский (заместитель наркоминдела), Г.М.Кржижановский (вице-президент АН СССР), Л.Н.Федоров (директор ВИЭМ-а). Из них уцелели только трое: Кржижа­новский, Федоров и Булганин; Акулов, Крестинский, Кодацкий, Каминский и Бауман были репресси­рованы.